Грифелем карандаша. …и тысячей стёртых набросков - Марина Богуславская

С Анной они не виделись больше трёх лет – до тех пор, пока не пришло известие о её браке с каким-то мужчиной – и он старался не сгореть в чувствах Мари, оставаясь в безопасной тени, на границе мысли о далёком существовании Анны. Старался – всё разбилось пылью от пары неловких слов, и он забыл обо всём, поднимая взгляд в бледно-серое дождевое небо. Да, он должен был раствориться с утренним туманом их мира, не отпрянуть, не сбежать от её чувств и быть счастливым где-то не здесь – Мари мягко улыбнулась ему и заключила в объятия. Переросшая за годы свою школьную влюблённость, она топила его в горячей и искренней любви – смеялась, бывало, шептала смущённое «Адриан» и отворачивалась, стоило их взглядам пересечься. Для него такое поведение было непривычно-неприятным, а она видела его грусть – горечь в глубине карих глаз и отблески Солнца в рыжих волосах. Он был всем для потерявшей семью девушки, был и остался – она улыбалась ему, гладила коротко отстриженные волосы тёплыми ладошками и мечтала однажды подарить ему покой.

Он увидел её тонкую сгорбленную фигуру у окна, словно нарисованную углём среди солнечного света – она смотрела на небо и мечтала, придерживая тонкую простынь, скрывающую нагое тело – под упрямо мягкими линиями он видел грубые и резкие очертания рёбер, видел позвонки на спине и мог пересчитать ржаво-золотые нити, отбивающие свет. За столько времени это стало привычным чем-то – она грела его своей любовью, подпаливала длинные сине-голубые крылья и забирала себе его тоску, но ему не становилось легче. Поэтому он произнёс несколько коротких, оборвавших удары сердца и его идеальную жизнь, слова – улыбнулся мазано-вынуждено, не скрывая благодарного взгляда, и слабый ветер, пронёсший с собой утреннюю прохладу сквозь персиковые шторы, разнёс его слова.

«Выйдешь за меня?»

Он имел ввиду именно то, что говорил, какой-то частью сознания осознавал свои слова и мечтал упасть в пропасть, бесконечную щель – лишь бы не слышать ответа – Мари всё также сгорблено стояла у окна, придерживая тонкими пальцами простынь, и смотрела на него отражением душной осенней ночи. В её наклонённой набок голове, в прищуре глаз, в изгибе губ – он видел смешанные чувства и немой, слишком понятливый укор.

«Конечно…»

Её объятия оборвали его крылья, сожгли все пути отступления – тонкие руки обвились вокруг шеи, и он чувствовал тонкое холодное тело, прижатое к своей груди – она становилась на пальцы, силилась подняться выше и привычно гладила его короткие волосы горячими ладонями. Он видел оттенки нежности в её глазах – Мари давно переросла юношескую, ветряную и слишком лёгкую школьную влюблённость; Мари давно и искренне любила. А он, в целом, просто привык – с ней было просто и удобно, она не требовала звёзд и искала свой мир в нём. С ней было просто – их сын рос смышлёным и талантливым ребёнком под покровительством непривычно строгой матери и развивающего его силы отца. С ней было просто и, одновременно, хорошо – сын наследовал его черты и напоминал о призрачном прошлом, которое обрывало его сердце. В глазах жены Адриан находил покой, в её объятиях забывал свои ночные кошмары.

«Конечно, конечно…»

Луис всем сердцем ненавидел одержимую заботу об Адриане Анны – то, как она его касалась, как что-то говорила и просто была рядом. Это стало крестом, когда они поженились, и у них родилась дочь – вконец печальная Анна отказывалась есть, и сидела в комнате целыми днями – на тонкой рисовой бумаге рисовались звёзды вперемешку со страданиями, сквозь тонкую бамбуковую перегородку он слышал её плач, сквозь всё время пронёс горячие чувства, которых приходилось отдавать за двоих, как тогда казалось. Он знал – футон неудобно натирает её хрупкое тело, чётко очерченные кости, но поделать ничего не мог – она кричала не своим голосом, стоило зайти в комнату, или отрешённо смотрела в стену, не произнося ни слова и не смотря на него. С дочерью сидели женщины его семьи, и он был почти благодарен, но каждый раз натыкался на холодный взгляд её брата и его одобрительное «Просто присмотри за моей сестрёнкой так, чтобы она не страдала». Такая сильная и одновременно удивительно слабая, она стала началом и концом его жизни – жаль, влюблённая в глупого Адриана, лишь растрачивала время и зря рвала клочьями душу.

Когда он отпрянул, убежал от неё – она испугалась и зареклась подходить ближе, словно связь между ними вконец оборвалась, и мира вокруг никогда не существовало – не ему ей когда-то пришлось отдать значительную часть своих сил, не с ним бок о бок сражаться, не на его поддержку полагаться. Анна угасала в этих чувствах, и лишь спустя годы смогла найти облегчения – в улыбке мужа, в стараниях дочери, в одобрении клана

Дочь росла активной, талантливой и полной сил – ей пророчили великое будущее, в ней Анна находила свою отдушину и отражение прошлого. Луис смеялся – она его как-то по-своему любила, бывало, ещё и била, но смотрела с печальной нежностью и каждый раз извинялась. Их семейная жизнь со временем налаживалась, текла ручьём и за невзгодами и приходящими изредка бедами – дочь пропала где-то в лесу, и ужас в её глазах был неподдельный – находилось и солнечное счастье, от которого со временем они отвыкли.

Мир, переполненный красками, жил и дышал – надломлено, надтреснуто, словно старое полотно с неправильными мазками, закрытое в душной и пыльной каморке.

«Здравствуй, Адриан…»

Почти забыто тихим голосом где-то у входа, куда он нерешительно поднял взгляд и обмер – повзрослевшая женщина, прекрасная женщина, стоящая у входа в его дом, смотрела на него с печальной нежностью и не отводила взгляда – за спиной маячил Луис, кидая подозрительно-гневные взгляды, и он лишь скомкано улыбнулся, зовя занятую готовкой Мари.

Это стало концом его правильного мира.

Улыбается и молчит

– У нашей дочери будут твои глаза, и само небо будет плакать.

Мария улыбается холодной осени, поглаживает живот и хочет забыть обо всём. За спиной у неё прошлое тряпичной куклы великой семьи, холодный лунный принц, безразличный возлюбленный и косые взгляды людей. Она вдыхает воздух полной грудью едва не впервые – чувствует, как ветер касается её кожи, перебирает волосы, крадёт слёзы с уголков глаз. У неё перед глазами серо-красное осеннее небо, под ногами сырая листва и в душе слишком дождливо – она смотрит на небо и молит Бога вернуть супруга живым. Её греет лиловая кофта, её греют надежды и чувства – она смотрит на небо и думает о том, что давно не готовила для двоих. Смотрит и молчит – он возвращается с ранами, отравленный, ядовитый и едва не немой, а она тихо благодарит Бога и не обращает внимания на красноречивые взгляды Лили. У неё в глазах тоска и недовольство крупным шрифтом под кожей – она хочет обнять и ударить, после того как залечит раны, но не имеет права. Не медик – Господи, маленькая дочь на руках – а женщина в декрете, она уходит домой, ловя спешные прощания.

У Лили не чёрствое сердце, совсем – она приветливо улыбается встретившейся на улице Марии, даёт её сыну конфеты и проводит уроки медицины по пятницам. У Лили не чёрствое сердце, совсем – эгоизма, правда, многовато. Поэтому она уходит к ждущей её дома Аннет – мать читает ей сказки – и старается не думать об остальном. Если подумать – она счастлива – герб мёртвой семьи на спине и любимая дочь мирно сопит под боком. Может, думает Лили и сама себе не верит, однажды Густав и сам оценит всё это, вернётся и всё будет как прежде. Может, но такому не бывать – она закрывает глаза и идёт навстречу другому будущему.

А Марии пусто и одновременно легко – Андре дни напролёт проживает в своём кабинете, приходит поздним вечером и коротко целует в щёку. У него в глазах нежность и забинтованная рука касается большого живота. Он извиняется без слов, в свободное время возится с сыном и иногда покупает ей цветы – тонкие и нежные ромашки в магазинчике за углом напоминают им обоим детство. Андре пытается дарить ей свою скупую влюблённую нежность – она верит его словам и прижимается к горячему телу ночью.

– Мы назовём её Аврора, Мария, и Солнце будет обрывать для неё свои улыбки.

Глупая улыбка на чуть смуглом лице не трогает её слишком – остаётся кофейной гущей где-то глубоко в душе, словно гадкий осадок дешёвого покупного напитка. Она верит его чувствам, никак не улыбке – ищет отблески правды в глазах, нити лжи в голосе.

Мария же та, кто поклялся быть с ним до конца дней – у неё доброе сердце и понимающий взгляд. А ещё глаза древней семьи, смотрящие в его беззастенчиво грязную душу. Душу, которую он очернил однажды и навсегда любовью к замужней и недоступной женщине, радостью в объятия друга, отстранённостью в прикосновениях к жене. Мария видит – знает, понимает и прощает.